Дж. Кэмерон Хёрст 3-й
Дж. Кэмерон Хёрст 3-й является профессором истории и восточноазиатских языков и культуры, а также директором Центра Восточноазиатских Исследований в Университете штата Канзас.
Когда император Сёва скончался, я путешествовал по Японии, Корее и Гонконгу, и я должен признать, как американский историк, занимающийся Японией и учившийся, если можно так выразиться, в «эпоху Рейшауэра», что я был несколько удивлен резкой реакцией многих людей — как на Западе, так и на Востоке — по отношению к этому человеку, которого многие до сих пор считают ответственным за военные преступления Японии. Статья в «Нью-Йорк Таймс» от 16 февраля, опубликованная Комитетом по расследованию дела Хирохито, которая посвящена этому событию и занимает целую страницу, называет Хирохито, например, «еще одним Гитлером» и призывает к его осуждению в суде наций.1
Эмоциональная реакция на смерть императора и его похороны, равно как и обсуждения столь многих людей — неспециалистов по истории Японии, снова поразили меня своей широко распространенной уверенностью в том, что поведение японских вооруженных сил во Второй Мировой Войне было обусловлено следованием старому самурайскому кодексу бусидо 武士道, который подчеркивал несгибаемую верность императору, вплоть до готовности пожертвовать своей жизнью, и если необходимо – совершить самоубийство.
Бусидо во многих западных умах, как представлено, например, в книге барона Рассела «Рыцари бусидо», глубоко связано с подъемом японского империализма, атаками пилотов камикадзэ 神風, самоубийственными пехотными атаками, и жестокостями в отношении военнопленных.2
То, что это было современным извращением – даже если и существовало некое бусидо, которое служило нормативным этическим кодексом японской армии, и в действительности было современным порождением, не имеющим никакой связи с японскими традиционным представлениями об этике, не важно, имевшими место в действительности или вымышленными – редко принимается во внимание.
В данной статье я надеюсь достичь двух целей. Во-первых, я хотел бы обсудить концепцию бусидо и сам этот термин, поскольку как западное, так и японское понимание этого термина и ассоциированных с ним моральных ценностей были значительно искажены как в письменных источниках, опубликованных в обеих странах, так и в событиях современной истории. Затем я хотел бы исследовать часто связанные друг с другом понятия преданности, чести и смерти в средневековой и ранней современной Японии чтобы определиться, в действительности ли был некий постоянный взгляд на эти ценности, в особенности в том смысле, в котором эти ценности подпадают под понятие бусидо.
НИТОБЭ ИНАДЗО И БУСИДО
Просто удивительно, слышали бы когда-нибудь о бусидо современные японцы, не говоря уже о нас, жителях Запада, если бы не усилия Нитобэ Инадзо 新渡戸稲造 (1862-1933). Почти во всех отношениях Нитобэ был наименее подходящим японцем своего возраста, чтобы информировать всех и каждого об истории и культуре Японии. Крещеный сын самурая из местечка Мориока 盛岡市, родившийся на закате эпохи Токугава 徳川 и получивший преимущественно английское образование в специальных школах в начале периода Мэйдзи 明治, Нитобэ был одним из того «поколения мастеров английского»3, которое могло общаться с иностранцами с той степенью свободы, которой сегодня позавидовал бы наиболее преданный последователь позиции кокусайка 国際化 («интернационализации»). Он был человеком, гораздо более знакомым с сюжетами и метафорами классической западной литературы, чем его родной Японии, гораздо более уверенным в датах и событиях западной, чем японской истории, и кто, тем не менее, решился сообщить Западу об этических нормах старой Японии, что, в свою очередь, принималось безо всякой критики с тех самых пор. Действительно, книга Нитобэ Инадзо «Бусидо: Душа Японии» [A.K.: “Bushido: Soul of Japan”] стала не только международным бестселлером, но и послужила краеугольным камнем для построения здания ультранационализма, приведшего Японию к войне, которую она не могла выиграть.
Нитобэ родился в 1862 г., в неспокойные времена бакумацу 幕末, но почти немедленно избрал образовательную карьеру, которая, в определенном смысле, изолировала его от большинства событий того времени. Он начал изучать английский в возрасте девяти лет, и, после нескольких лет обучения в Токио, в пятнадцать лет поступил в школу на о. Хоккайдо, где принял христианство и изучал преимущественно аграрную экономику — на английском языке, посредством американских преподавателей4. Хоккайдо только что стал настоящей частью Японии, так что Нитобэ был изолирован в пространственном, культурном, религиозном и даже лингвистическом смыслах от Японии эпохи Мэйдзи. По словам одного наблюдателя, Нитобэ был «японцем, наиболее лишенным восточного характера, которого я когда-либо встречал»5. В тоже самое время, будучи одним из тех, кто добровольно вступил на путь «цивилизации и просвещения», Нитобэ был одним из типичных представителей периода Мэйдзи.
Не нужно много говорить о проблемах, которое образование Нитобэ породило для его исследований Японии. Откровенно говоря, он имел очень поверхностные представления о японской истории и литературе, как показывают множественные ошибки в его и японских, и английских работах, и, в действительности, как он сам признавался японской – но не иностранной – аудитории6. Он имел очень поверхностное образование в этих областях, и фактически не читал никаких классических текстов7. Хотя Нитобэ и достиг свое цели, став «мостом» между Японий и Западом, основание этого моста было в лучшем случае шатким. Его великолепные эрудиция и английский язык, исключительный характер, женитьба на американке из семьи квакеров, его набожное христианство – все эти черты убедили западное общество, даже президента Теодора Рузвельта, принять его утверждения за чистую монету8. Но даже одобрение Рузвельтом книги «Бусидо», как способа узнать Японию, не сделало эту книгу более корректной. Хотя усилия Нитобэ к взаимопониманию между Соединенными Штатами и Японий широко признаны (так, в 1984 г. японское правительство поместило его портрет на купюру достоинством в 5,000 иен), в действительности его работы мало этому способствовали из-за своих ошибок.
Ни одна из работ Нитобэ не была так широко признана, как его «классическая» книга 1899 г. «Бусидо»9, но, тем не менее, это, вероятно, самая его вводящая в заблуждение книга. Когда Нитобэ писал книгу, он даже не знал, что термин бусидо существует – он думал, что создал новое слово, и немало удивился несколько лет спустя, когда один японец указал ему на то, что этот термин в действительности существовал уже во времена Токугава!10 Так что Бэзил Холл Чемберлен, современник Нитобэ, который, похоже, был единственным, кто обладал смелостью критиковать Нитобэ в то время, был не так уж и неправ, когда назвал возбуждение, царившее вокруг бусидо Нитобэ Инадзо, «введением новой религии».
Книга Нитобэ и концепция бусидо захватили умы многих японцев во время взрыва национализма, сопровождавшего победы Японии в Японо-Китайской и Русско-Японской войнах. Бусидо внезапно оказалось везде. Накария Кайтэн писал (также на английском) о бусидо как о «религии» Японии. Такаги Такэси сравнивал бусидо с рыцарственностью, собрав основы бусидо в 20 пунктах.11 Хорошо известный философ Иноуэ Тэцудзиро даже собрал соответствующие работы периода Эдо в сборник Бусидо Сосё, разжигая дух бусидо в японцах и надеясь этим усилить национальную оборону.12 Посредством этих усилий, бусидо Нитобэ Инадзо стало неразрывно связано с ультранационалистическим движением за национальную чистоту (кокусуй сюги).
Христианин Утимура Кандзо, приятель Нитобэ, даже зашел так далеко, что заявил, что «бусидо – это наилучший продукт Японии… Христианство, привитое поверх бусидо, будет наилучшим продуктом на земле. Оно спасет не только Японию, но и весь мир.»13 Анализ утверждения Утимура, проведенный Иэнага Сабуро, мог бы также относится и к Нитобэ, и отражает мои собственные чувства относительно того шума, который поднялся вокруг бусидо во времена Мэйдзи: «То, что Утимура казалось бусидо, была всего лишь иллюзия, созданная в Японии выдающимся пуританизмом, которому он научился на Западе»14
Позвольте мне подвести итоги относительно имиджа японской самурайской этики, порожденной работой Нитобэ и другими авторами, основывающимися на ней. Я не спорю, что моральные факторы, которые Нитобэ обсуждает в «Бусидо» — преданность, правдивость, честь и так далее – присутствовали у японцев в период Мэйдзи, или до эпохи Мэйдзи, или существуют сейчас. Мои возражения Нитобэ те, что представлять, будто бы существовала целая система нормативной этики, этакий кодекс поведения, сначала сложившийся среди самураев и затем ставший «душой» всех японцев, и что этот этический кодекс назывался бусидо, чьи заповеди могут быть названы с такой же уверенностью, как христианские Десять Заповедей, или Девиз Бойскаута15, по крайней мере ошибочно. Я склонен согласиться с анонимным американским редактором издания 1900 г., который писал, что «по нашему мнению, весь тезис [A.K.: бусидо] парадоксально лишен исторической поддержки»16.
Тем не менее, урок, извлеченный многими западными жителями из книги Нитобэ, тот, что средневековые японские самураи действовали в соответствии с ясным и определенным этическим кодексом, называемом бусидо, ценности которого, по числу семь, более или менее соответствуют названию частей в книге Нитобэ: справедливость, храбрость, доброжелательность, вежливость, правдивость, честь и преданность17. Эти ценности были затем насаждены в большей части японского населения, став его «душой». Многие на западе, похоже, продолжают верить что те же самые этические принципы были переданы жителям эпохи Мэйдзи; и что когда Япония начала «продвигаться» в Азию во имя императора, этот выживший феодальный этический кодекс снова определял поведение японцев. В действительности, некоторые даже спорят, что этика бусидо продолжает мотивировать японцев в наши дни. Продажи английского перевода «Книги Пяти Колец» Миямото Мусаси несколько лет назад базировались исключительно на том предположении, что современный японский бизнесмен – это просто самурай в одежде от Brooks Brothers!18
К сожалению, имеется очень мало серьезных академических книг о роли самураев в истории и природе бусидо. Большинство работ популярны, или написаны не специалистами, или представляют собой ограниченный, личный взгляд автора, из которого читатель формирует представление о целом классе. Следующее описание самураев типично для того, через что мне приходится проходить все время:
Самурай посвящает всю свою жизнь единственному моменту совершенной чести и преданности. Он воин, убивающий древними способами, насыщенными волшебством и мистикой, кто, однако, не колеблясь направляет меч на себя самого. Он, в тоже время, ученый и священнослужитель, ищущий медитации бескорыстия, чтобы обрести знание, как убивать с внутренним миром – и умирать с внутренним спокойствием. Он – человек, имеющий только одного хозяина; слуга, который должен убить себя, когда его повелитель умирает. Тогда, и только тогда, он предстает совершенством разума и тела – триумфом чести над смертью19.
Самурай, таким образом, предстает в некотором роде духовной машиной для убийства, увлеченной идеями преданности и смерти — смерти не только других, от кого он хладнокровно избавляется во имя своего хозяина, но также и своей – которую он, связанный честью, должен принять, когда его повелитель умрет. И, конечно же, его поведением управляет бусидо. Что же нам делать с этим образом?
БУСИДО В ИСТОРИИ
Действительно, термин бусидо появляется в современных англоязычных публикациях, особенно в журналах по боевым искусствам, гораздо чаще, чем это случается в средневековых японских текстах. Будучи незнакомым с работами периода Токугава, Нитобэ воображал, что термин бусидо – его собственное изобретение. Он не совсем ошибался. В самом деле, термин появился только в период сэнгоку 戦国. Фурукава Тэсси находит его в нескольких трудах шестнадцатого века, однако считает первым текстом, в котором термин бусидо появляется в поведенческом смысле, Коё Гункан 甲陽軍鑑 (созданный в действительности не ранее начала семнадцатого века)20. И только в последующий период Эдо термин приобрел некоторый вес, хотя даже тогда он не использовался широко: такие книги, как Хагакурэ 葉隱 Ямамото Цунэтомо или Будо Сёсинсю 武道初心集 Юдзан Дайдодзи, использующие этот термин, относительно редки. В самом деле, Фурукава находит, что в 60-ти томах, включенных в издание Бусидо Сёсю Иноуэ («Собрание Работ о Бусидо») только 10 томов упоминают этот термин, и только 4 делают это с тем или иным постоянством21.
Гораздо более распространенными в период Эдо были термины сико, будо 武道 и буси-но мити 武士の道. В течение средневекового периода в Японии было множество кодексов воинских домов (кахо), родовых заповедей (какун) и других документов, поддерживавших разнообразные этические ценности среди самураев; однако, только в период Токугава (или Эдо, 1600-1868), когда все самураи стали грамотными, эти работы, посвященные моральным ценностям правящего самурайского класса, распространились достаточно широко. Некоторые из них были трудными для понимания работами по моральной философии, другие – руководствами к поведению воинов определенного воинского дома. Они были написаны преимущественно с нео-конфуцианской точки зрения, хотя, без сомнения, в то время существовало достаточное число неортодоксальных школ, которые распространяли идеи, отличные от ортодоксальной доктрины, поддерживаемой правящим домом Токугава.
Но, несмотря на обилие различных интеллектуальных «школ» в период Токугава, как нам пытается это представить большинство исследований, было бы ошибочным думать, что была школа, называемая «Бусидо», с большой буквы «Б», которая считала бы себя отличной от ортодоксальной нео-конфуцианской идеологии, учения Ван Янмина и т.д. Самурай эпохи Токугава не принимал сознательного решения, следовать ли ему учению школы с названием, например, «Зал Занятий Бусидо», и если бы в частном разговоре его спросили, какие верования он исповедует, он не ответил бы без раздумья – «конечно же, бусидо!».
Сегодняшним нам, следовательно, интересны ответы на следующие вопросы касательно морали японцев в средневековый период: существовал ли в действительности универсальный моральный кодекс для целого самурайского класса, как бы его не называли? Было ли нечто, повсеместно известное как бусидо, и что оно собой представляло? Было ли это «религией самураев», если применить термин, используемый и Накария Кайтэн в эпоху Мэйдзи, и профессором Блумберг сегодня? 22
Труды эпохи Токугава, которые используют термин бусидо, оказались, в действительности, весьма узким потоком мыслей, которые, по существу, очень мало соприкасаются с гораздо более широким спектром конфуцианских идей, исповедуемых большинством самурайского класса. Не существовало никаких шести или семи «ценностей» бусидо; и главная идея таких работ, как Хагакурэ, Будо сёсинсю и подобных им трудов — это непомерная привязанность идеалам конца XVI столетия, сосредоточенным в основном на верности, долге и бесстрашии23. Они также идеализируют безрассудную смерть во имя господина: как сказал Цунэтомо, «путь самурая лежит в смерти», или, более прямо, «просто стань безрассудным и умри, как безумец (синигуруй)» 24.
Это понятие «пути» воина расценивалось большинством конфуцианских философов как полностью устаревшая феодальная идеология, то, что Огю Сорай называл «злым наследием эпохи Сэнгоку»25. Сайто Сэцудо в своей работе Сидо Ёрон, считал эти идеи несовершенными, отличными от «Пути мудрецов», провозглашенного Мэн Цзы, и требующими изменений. В то время как Сорай, Сэцудо и другие философы были также озабочены соблюдением таких конфуцианских моральных принципов, как верность, честь и долг, они не могли согласиться с людьми вроде Цунэтомо по поводу значения и применения этих ценностей. И, конечно же, они были против идеи безрассудной, нерациональной смерти. У них были свои собственные представления о правильном «пути» самурая, но они не имели никакого отношения к тому бусидо, которое описано в Хагакурэ.
ЦЕННОСТЬ ПРЕДАННОСТИ
Проводя свои занятия, я всегда спрашиваю студентов об их восприятии Японии и японцев. Вне всякого сомнения, самая частая характеристика японцев – это их «преданность». В умах многих студентов эта преданность выходит далеко за рамки принятого в обществе поведения, и создается впечатление, что они считают японцев преданными почти на генетическом уровне – это что-то у них в хромосомах, что заставляет японцев быть преданными. Два наиболее часто цитируемых примера преданности — это преданность самурая своему господину, основанная на кодексе бусидо, и преданность современного японского рабочего своей компании. Последнее можно расценивать как победу рекламной кампании Японского Министерства Иностранных Дел, но в любом случае оба примера ставят перед нами ряд проблем.
Действительно ли японцы «генетически» преданны, и более, чем любые другие люди? Кому и до какой степени? И почему? В действительности большинство японских этических формулировок – без разницы, взяты ли они из работы Нитобэ «Бусидо», или Букэ Сёхатто, или из различных лозунгов, придуманных японскими фирмами – близки к утверждениям, которые с легкостью можно найти в таких западных источниках, как Десять Заповедей, заповеди Самуэля Смайлза26, Альманахе Бедного Ричарда27 и в Девизе Бойскаута. Мне кажется, что такие моральные качества бойскаутов, как «надежный, верный, полезный, дружелюбный, вежливый, добрый, послушный, веселый, процветающий, храбрый, чистоплотный и почтительный» полностью соответствуют этическим требованиям Нитобэ, и если бы они выполнялись полностью, могли бы из кого угодно сделать чертовски хорошего самурая эпохи Токугава. В некотором смысле, Нитобэ был прав – в том, как он пытался доказать в своей книге, что европейская рыцарственность и японское бусидо не так уж и различны. Так, свод моральных принципов Нитобэ включает их достаточно, чтобы быть почти универсальными, и в то же время снижает их ценность в оценке самурайского поведения. Фактически, ценности, которые он перечисляет в своей книге, могут быть найдены практически в любой конфуцианской работе, и нет никакой практической необходимости объединять их во что-то, называемое бусидо.
Как насчет преданности как части самурайского этического кодекса, как бы мы его не называли? Ясно, что преданность как, возможно, первейшая ценность японца, неважно, солдата или мирного жителя, появилась в японской истории тогда же, когда китайская письменность, и, соответственно, китайские философские труды достигли Японии. Идея преданности прослеживается еще в 17-т Статьях принца Сётоку-Тайси 聖徳太子 603-го года. Преданность необходима для построения государства, и вся японская легитимная структура – официальные истории, взлелеявшие имперскую мифологию; Храм в Исэ — императорская регалия; «биологическая» основа императорской власти, соблюдение старинных ритуалов — была создана, чтобы достичь молчаливого согласия с этим абсолютистским правилом, то есть с насаждением преданности в японцах. Задолго до того, как самураи появились в Японии, можно найти пример преданности в Ёродзу, «Щите императора»28. Но история Ёродзу является необычной среди историй о самураях, поскольку устанавливает преданность как некое качество, которое должно испытывать только по отношению к императору, нечто, что можно обнаружить снова в Тайхэйки 太平記, на примере непоколебимой верности Кусуноки Масасигэ 楠正成 императору Го-Дайго 後醍醐天皇.
В действительности, эта преданность не имеет никакого отношения к бусидо и относится целиком к конфуцианскому принципу верности подчиненного императору, и где Масасигэ – несмотря на его преждевременную кончину и в целом неудачную карьеру – должен почитаться японцами как образец этического поведения, а Асикага Такаудзи 足利尊氏, бывший предусмотрительным и проницательным человеком, должен считаться одним из «трех величайших злодеев» японской истории29.
Одной из самых трудных проблем средневековой эпохи является очевидное несоответствие между многочисленными «домашними» сводам законов и кодексами и более чем обычными случаями неверности, наполнявшими жизнь японского воина. Не будет преувеличением сказать, что наиболее решающие сражения японской истории были выиграны благодаря предательству – то есть неверности – одного или более вассалов проигравшего полководца. Другими словами, Такаудзи, дважды проявивший неверность – сначала по отношению к своему господину, а затем и по отношению к своему императору – является более близким прототипом японского средневекового воина, чем Масасигэ. Ирония в том, что такое поведение само по себе объясняет, почему средневековые и современные моралисты восхваляют Масасигэ и чернят Такаудзи.
Однако между этими двумя вещами нет никакого противоречия. Мы просто неверно истолковываем имеющиеся данные. Так, мы часто воспринимаем как средневековые, так и современные призывы к преданности как что-то, что имело место в действительности, чем как это должно было быть. Это классическая ошибка — допускать, что система нормативной этики регулирует действительное поведение. Например, мои студенты хотят верить, что современные японские рабочие каким-то образом «генетически» преданны компании Мицубиси, не осознавая, что современная японская корпоративная система была сознательно создана в конце 1910-х годов именно потому, что японские рабочие не были преданны корпорациям, а в действительности меняли нанимателя настолько часто, насколько это соответствовало их экономическим интересам.
Похожим образом, мы часто попадаем в ту же самую ловушку, когда встречаемся с примерами мнимой готовности к самопожертвованию во имя императора и нации во времена Второй Мировой Войны – с атаками камикадзе или самоубийственными пехотными атаками. Желая приписать это готовность некоему внутреннему этическому императиву, мы легко забываем, как много японское государство сделало, и в законодательном, и в идеологическом плане, чтобы создать идеализированный образ тэнносэй 天王星 («императорской системы»), в котором император весьма эффективно служил высшим средоточием патриотической верности.
В средневековье все было тоже по-другому. Сакая Таити, в недавнем эссе, названном «Развенчивая миф преданности», решил проиллюстрировать, насколько жители Запада переоценивают то, что я назвал «генетической преданностью» японцев, сравнивая воина эпохи Сэнгоку с современным игроком в бейсбол30. Он утверждает, что на самом деле самурай играл «за команду». «Если игрок в бейсбол продан в другую команду, предполагается, что он должен отдать всего себя новой команде и не думать о своих «вчерашних друзьях». Подобным образом, утверждает Сакая, «самурай не был связан никаким этическим допущением, что он будто бы не может служить двум хозяевам». На самом деле, самураи делали это все время.
Сакая, возможно, несколько преувеличивает свою мысль. Идеалы времени требовали, чтобы воин служил только одному хозяину, но к этому времени феодальная идеология уже потеряла большую часть своей психологической привлекательности более раннего периода. Связь между господином и вассалом в эпохи Хэйан и Камакура часто характеризуется глубокими личными обязательствами, в некоторых случаях продолжающимися из поколения в поколение. Хотя материальные блага такой связи нельзя назвать не имеющими значения (то есть обмен военной службы на экономическое вознаграждение), многие японские авторы подчеркивали «гуманность и сердечность» (глубоко уважаемое буси-но насакэ) этих связей и отрицали, что воин и его хозяин были связаны контрактом. Лично я отношусь к воинским сказаниям, на основании которых сделаны эти выводы, с большим подозрением, и мне кажется, что эти авторы преувеличивают природу феодальных связей до степени, гораздо большей, чем та, что имела место в действительности. Трудности, с которыми, например, встретились регенты семьи Ходзё, восстанавливая преданность своих вассалов в ранний период Камакура, подтверждают эту точку зрения31.
Но даже если это и было так, по крайней мере в эпоху Сэнгоку, нет никаких сомнений, что по крайней мере один компонент верности, наполненный эмоциями, более не был актуален — несмотря на то, что он так преувеличен в средневековых повестях. Преданность была как глубоко личным, так и контрактным обязательством, возлагавших обязанности на обе стороны. В Японии, разделенной на несколько сотен вооруженных до зубов независимых княжеств, каждый князь был озабочен тем, чтобы окружить себя опытными стратегами и воинами. Эффективное управление княжеством требовало установления правил, регулирующих поведение как воинов, так и крестьян. Неудивительно, что в этих правилах князья особенно подчеркивали преданность, которую должны были проявлять их самураи. Первое из 99 правил Такэда Нобусигэ предупреждает, что вассал никогда не должен предавать его господина. Однако, как Сакая напоминает нам, «определенное качество, являющееся желаемым, не гарантирует, что оно на самом деле было таковым»32.
В действительности, правдой могло оказаться совершенно противоположное. Частота, с которой воинские кодексы подчеркивают добродетель верности происходит от того, что в действительности это качество не существовало в «мире без центра». Великие полководцы XVI столетия, в манере, с которой Джордж Стейнбреннер33 говорит о найме лучших доступных игроков в бейсбол, постоянно пытались переманить друг от друга опытных лучников, мастеров меча и военных стратегов. Верность, таким образом, покупалась, и, несмотря на увещевания в бескорыстной верности, самураи часто меняли своих хозяев, чтобы улучшить свое как текущее, так и будущее благосостояние. Однако, в век, который без сомнения произвел на свет больше харизматических личностей, чем Япония видела до этого (и увидит после), вряд ли удивительно, что некоторые самураи могли развить непривычно глубокие, эмоциональные связи со своими господами. Это и есть тот сорт преданность, к которому взывает Цунэтомо в Хагакурэ.
Однако, ситуация полностью изменилась (и изменилась к худшему) с введением «централизованного феодализма» во времена Токугава, когда бакуфу 幕府 наложило определенные ограничения на дайме 大名 в плане контроля их владений и самураев. Кроме множества ронин 浪人(самураев без хозяина), которых породила эта политика, самураи были лишены возможности «продавать» свои таланты в другие княжества в поисках выгоды, харизмы, или и того, и другого, но были рождены в жестко стратифицированном обществе с ничтожными шансами на успех. И они, и их потомки оставались в течение двух с половиной столетий наследственными вассалами рода А или Б.
Их четко определенный статус передавался по наследству, и материальное вознаграждение было четко определено — подобно тому, что получают чиновники сегодня. В действительности, вместо того, чтобы воспринимать самурая эпохи Токугава как воина, более логичным было бы думать о нем, как о государственном служащем, занимающем определенную графу в тарифной сетке. В результате, преданность самураев эпохи Токугава была безусловной, но часто крайне не личностной. Эмоциональная природа верности была, таким образом, крайне слабой для большинства воинов, которые испытывали только незначительную личную привязанность к своему формальному господину, или же не испытывали ее вовсе. Однако, и некомпетентный, и далекий от вассалов господин был все же господин, и они должны были служить ему. В этих обстоятельствах частые призывы к исполнению своего долга преданности были более чем необходимы.
Эти извращения в природе преданность эпохи Токугава, так же как и другие отступления в социополитической системе, привели к порождению «мутировавшей верности», которую Альберт Крэйг назвал «местечковым национализмом»34 и в котором преданность была эффективно смещена с фигуры господина на княжество.35
Примечания:
1 Среди множества ошибок в тексте статьи одна наиболее примечательна. Текст под фотографией японского солдата, готового обезглавить китайского подростка, клеймил японских солдат, «кричащих «Банзай!». Подобным образом, фотография японского солдата, атакующего пулеметное гнездо с криком «Банзай!», полностью нивелировала серьезность статьи.
2 Edward Russell, The Knights of Bushido (London: Cassell, 1958).
3 Ōta Yūzō, «‘Bridge Across the Pacific’ — An Evaluation of Nitobe Inazo’s Self-Imposed Role as a Mediator of Japan and the West» (Paper presented at Nitobe Conference, Vancouver, October 1983), p. 5.
4 Suchi Tokuhei, Nitobe lnazō to bushidō (Tokyo: Seijisha, 1984), pp. 19-32.
5 “the most de-orientalized Japanese I have ever met.» Ota, «‘Bridge Across the Pacific,'» p. 3.
6 Ibid., p. 7.
7 Ibid. Ота цитирует Нитобэ: «К своему стыду, я не могу с уверенностью говорить о восточной литературе. Я об этом очень сожалею. Когда я читал книги – когда мне сильнее всего хотелось читать – японская литература была немодной. Такой же была и китайская литература. Когда мы были молоды, мы никогда не слышали, например, о Цурэдзурэгуса («Записки от скуки» [A.K.: Классическое произведение середины XIV века]). Мне было уже около 20 лет, когда я узнал о существовании этой книги.»
8 «Бусидо» было написано на английском языке, но вскоре переведено на немецкий, польский, норвежский, французский, китайский, русский, венгерский, японский и несколько других языков. Рузвельт [A.K.: Теодор Рузвельт (1858-1919), 26-й президент Соединенных Штатов Америки (1901-1909)], приобрел дюжину копий, чтобы раздаривать их друзьям.
9 Книга переиздавалась десять раз в течение всего пятнадцати лет, и до сих пор широко используется, даже на моих собственных занятиях в университете.
10 Ōta, «‘Bridge Across the Pacific,'» pp. 11-12.
11 Эта необычная книга издания 1914 г. была переведена на английский Цунэёси Мацуно под названием A Comparison of Bushi-do and Chivalry (Osaka: T. Matsuno, 1984).
12 Inoue Tetsujirō, ed., Bushidō sōsho, 3 vols. (Tokyo: Hakubunkan, 1905).
13 «Bushido and Christianity,» Uchimura Kanzō zenshū (Tokyo: Iwanami Shoten, 1933 ), vol. 15, p. 393.
14 Quoted in Ōta, «‘Bridge Across the Pacific,'» p. 17.
15 А.К.: Boy Scout Motto – Be prepared! (Будь готов!)
16 Ōta, «‘Bridge Across the Pacific,'», p. 22.
17 Смотрите, например, Donn F. Draeger and Robert W. Smith, Comprehensive Asian Fighting Arts (Tokyo: Kōdansha International, 1981 ), pp. 98-99.
18 G. Cameron Hurst III, «Samurai on Wall Street: Miyamoto Musashi and the Search for Secrets,» UFSI Reports, 1982 /No. 44 Asia.
19 Взято с суперобложки (автор неизвестен) книги The Book of the Samurai, by Yamamoto Tsunetomo, trans. William Scott Wilson (New York: Avon Books, 1981).
20 Furukawa Tesshi, Bushidō no shisō to sono shūhen (Tokyo: Fukumura Shuten, 1957 ).
21 Ibid., p.3.
22 Catharina Bloomberg, Samurai Religion: Some Aspects of Warrior Manners and Customs in Feudal Japan, 2 vols. (Upsala, Sweden, 1976).
23 Furukawa Tesshi, Bushidō no shisō, p. 57.
24 Yamamoto Tsunetomo, Hagakure (Tokyo: Jinbutsu Oraisha, 1968), vol. 1, p. 76.
25 Furukawa, Bushidō no shisō, p. 63, цитирует Сорай.
26 А.К.: Самуэль Смайлз (Samuel Smiles, 1812-1904) – шотландский писатель-моралист.
27 А.К.: «Альманах Бедного Ричарда» (Poor Richard’s Almanac) – ежегодное издание, публикуемое Бенджамином Франклином с 1732 по 1758 гг. и крайне популярное в Североамериканских колониях. Содержало прогнозы погоды, астрономические и астрологические календари, а также поэмы, памфлеты и поговорки.
28 Ivan Morris, The Nobility of Failure: Tragic Heroes in the History of Japan (New York: Holt, Rinehart, and Winston, 1975), pp. 14-40.
29 Другие два «злодея» были Докё 道鏡 и Тайра-но Киёмори 平清盛. Оба были выделены конфуцианскими историками за их недостаточную преданность трону [A.K.: Монах Докё узурпировал императорскую власть в 8-м веке и Киёмори – в 12-м].
30 Sakaiya Ta’ichi, «Debunking the Myth of Loyalty,» Japan Echo 8, no. 2 (Spring 1981): 17-29.
31 А.К.: Недавние исследования Карла Фрайдея и Томаса Конлана подтверждают эту точку зрения. См. Karl F. Friday. Samurai, Warfare and the State in Early Medieval Japan. Routledge, 2004, NY; Thomas D. Conlan. State of War: The Violent Order of Fourteenth Century Japan.
32 Sakaiya Ta’ichi, «Debunking the Myth of Loyalty,» Japan Echo 8, no. 2 (Spring 1981): 17-29.
33 А.К.: Джордж Стейнбреннер (George Steinbrenner, 1930-2010) – владелец и управляющий знаменитого бейсбольного клуба New York Yankees, известный, в частности, тем, что способствовал существенному повышению гонораров игроков.
34 А.К.: В оригинале – “han nationalism”. Хан 藩 – в эпоху Токугава название владения, княжества.
35 Albert Craig. Chōshū in the Meiji Restoration (Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1961).