СИНИГУРУЙ, ИЛИ СТРАСТЬ К СМЕРТИ
Давайте теперь обратимся к самурайскому идеалу, касающемуся смерти, имея в виду нашего воина, который «убивает с внутренним миром — и умирает с внутренним спокойствием». Я вспоминаю о телевизионном сериале по роману Джеймса Клэвелла «Сёгун», и особенно о протесте японо-американской аудитории против того, что японцы представлены в сериале кровожадными и постоянно жаждущими умереть. Действительно, в дискуссии, которая последовала в нашем кампусе на той же неделе, когда вышел сериал, я, помнится, говорил о том же самом. Я заметил, что все японцы в фильме «умирали от желания умереть», поскольку они моментально хватались за свои мечи, чтобы совершить сэппуку 切腹 (ритуальное убийство путем разрезания живота).
Эта связь со смертью — другая сторона нашего представления о самураях. Если это и не часть формулировки бусидо Нитобэ Инадзо, то это основная мысль, которая поднимается в Хагакурэ: «путь самурая лежит в смерти». Здесь речь идет о двух типах смерти. Возможно, вначале у нас появится мысль, что самурай совершает самоубийство с готовностью, либо в качестве расплаты за убийство, либо чтобы последовать за своим господином после смерти, либо чтобы загладить совершённую ошибку. Затем, мы думаем об этом самурае как о ком-то, кто хладнокровно убивал других людей, в особенности «грубых» крестьян. Это, я полагаю, идея, которая происходит от знакомства с концепцией кирисутэ гомэн, или «право на убийство» представителя низкого звания, который не проявил к самураю должного уважения. Оба эти компонента отношения самурая к смерти играют значительную роль в сериале «Сёгун».
Сэппуку имеет длительную историю в Японии – по крайней мере, начиная с позднего периода Хэйан. Однако самоубийство не было широко распространенным обычаем и применялось преимущественно в ситуациях, когда воин непременно встретил бы смерть от рук врагов. Поскольку пытки были широко распространены в средневековой Японии, самоубийство – без разницы, броситься ли с лошади вниз, вложив меч в рот, или вспороть себе живот, что со временем стало все более «популярным» — представлялось предпочтительнее пленения. Со временем, сэппуку стало ассоциироваться с благородной смертью. Поскольку живот считался вместилищем души, то разрезание живота и выпускание своих собственных кишок считалось способом показать чистоту намерений самурая.
И хотя воинские повести испытывали нежные чувства, восхваляя эту практику – можно вспомнить историю целого рода Ходзё, покончившего самоубийством при падении Камакура, описанную в Тайхэйки – в действительности же не так много воинов кончало самоубийством, если не было немедленной угрозы поражения и смерти от рук врагов. Ёсицунэ и Нобунага представляют собой два примера самоубийства в таких обстоятельствах.
Существовали и другие формы сэппуку, кроме описанных. Иногда воин мог покончить с жизнью, чтобы показать свое несогласие с поведением своего господина – форма самоубийства, известная как канси. В период Сэнгоку описано достаточное число случаев дзюнси, когда вассалы следовали за своим господином после его смерти. Теоретически, это была привилегия нескольких, самых близких вассалов, однако встречались случаи, когда 20-30 самураев совершало дзюнси после кончины своего господина. Большинство, однако, было согласно жить дальше, или Япония скоро была бы лишена всех своих воинов, если бы всем фанатикам, подобным Цунэтомо, было позволено последовать за своими господами после их смерти.
Обращаясь к действительности Pax Tokugawa [A.K.: «мир Токугава»], который профессор Рейшауэр назвал самым продолжительным периодом мира в истории, можно считать, что такие «классические» труды, как Хагакурэ, которые восхваляют преданность хозяину до самой смерти и подчеркивают добровольный уход из жизни во имя господина, были уже полным анахронизмом. Мысль, что самурай должен либо немедленно покончить с собой ради своего господина, либо совершить ритуальное самоубийство (цуйфуку), чтобы последовать за господином после смерти, поразила воинов-моралистов, пользуясь словами Огю Сорай, как «злой обычай из времен Сэнгоку».
Фактически, утверждения Хагакурэ насчет готовности вассала, подобного ему самому (Цунэтомо) ринуться в битву ради своего господина, не раздумывая о выгодах и потерях или собственной безопасности и безопасности свое семьи, были крайне анахроничными; однако они ярко демонстрирую центральную этическую дилемму эпохи Токугава. После отказа своего господина, Набэсима Мотосигэ, разрешить последовать за ним после смерти, наступившей в 1700 г., Цунэтомо в крайнем отчаянии удалился от мира и с 1710 по 1716 гг. надиктовал Тасиро Цурамото текст, который мы знаем как Хагакурэ.
Уже в то время Цунэтомо был атавизмом во многих отношениях. Во первых, он хотел совершить дзюнси — практика, которая была строго-настрого запрещена бакуфу и законодательством княжества Набэсима – законами, написанными самураями для самураев. Очевидно, что его идеалы относительно связи преданности и смерти не разделялось доминирующей группой воинского класса. Во-вторых, он побуждал к решительным действиям во имя господина, что было, в сущности, невообразимо для большинства воинов. Последняя крупная военная кампания – подавление Симабарского восстания – закончилась более 60-ти лет назад, и мир был настолько твердо установлен в эпоху Гэнроку (1688-1700), в которую жил Цунэтомо, что многие комментаторы оплакивали упадок воинского класса и способностей к обращению с оружием36.
Попросту, в это время уже не было никакой возможности для таких воинов, как Цунэтомо, посвящавшим своим воинским занятиям только выходные, проявить свои военные таланты, верность или храбрость. Фурукава испытывает восхищение перед словами Цунэтомо: «Сила и глубина страсти, которая поражает нас, читающих эту книгу на японском языке, превосходят все переводы и оставляют нас в состоянии полного восхищения и изумления. Что за чистосердечная преданность!»37. Лично я читал Цунэтомо гораздо с большим цинизмом. Мне кажутся подозрительными как степень разочарования Цунэтомо, когда ему запретили совершить цуйфуку, так его многочисленные страстные призывы к верности. Я верю, что Цунэтомо был искренне привязан к Мотосигэ и опустошен после его смерти, но я также подозреваю, что в своем сожалении он допустил слишком много эмоций (которые записал юнный Тасиро) потому, что ему не удалось стать «настоящим» самураем эпохи Сэнгоку, которыми он восхищался так сильно. Но если он и не жил, как настоящий самурай, он мог умереть, как умирают самураи. Цунэтомо был обычным государственным служащим, который жаждал стать чем-то бóльшим.
Все это приводит нас к дилемме, о которой я уже говорил прежде. Какая роль воина в эпоху мира? По крайней мере, со времен Ямага Соко (1622-1685) философы боролись с этой проблемой; но принятие бакуфу нео-конфуцианской идеологии в качестве государственной «религии» заставило их смотреть на воинов как на японский аналог китайского мелкопоместного дворянства. Для Соко, подобно тому, как мудрец (по словам последователей Конфуция) имеет на лице «выражение морального превосходства»38, так же и самурай служил сосудом конфуцианской мудрости и своеобразным примером для фермера, ремесленника или купца, «которые не имеют отдыха от своих ежедневных занятий, и поэтому не могут действовать в соответствии [с основными моральными ценностями] и служить примером Пути»39.
Ясно, что Соко и другие конфуцианские моралисты соглашались с Цунэтомо в том, что самурай должен быть бесконечно предан своему господину, но вот бессмысленно жертвовать своей жизнью или следовать за господином после его смерти считалось прямо противоположным ценностям того «Пути», о котором эти философы бесконечно говорили. И этот Путь был путем мудрецов, путем Конфуция и Мэн Цзы, или одним из нескольких реформаторских течений конфуцианства – но не путем бессмысленных поступков (хотя некоторые последователи школы Ван Янмина и оправдывали такие поступки).
Можно сделать различие в «пути», предназначенном для всех самураев – давайте назовем его термином сидо (предложенным Соко), поскольку было бы неправильно привязывать его размышления к бусидо, хотя мы так часто делаем, следуя книге Цунода «The Japanese Tradition» — и взглядами на бусидо, как они выражены в Хагакурэ. Первый путь имеет склонность подчеркивать результаты, в то время как второй более озабочен мотивами. По существу, всё, что мы можем сказать, это то, что Цунэтомо был гораздо более озабочен тем, как воин живет, чем любыми атрибутами этой жизни, поскольку воин может умереть в один момент. В этом случае воин должен реагировать на ситуацию немедленно, безумно бросаясь навстречу смерти (синигуруй, в его терминах) во имя своего господина, не давая никаким переживаниям чувственного характера замутить его разум. Чистота мотивов и искренность в своем крайнем проявлении – вот, похоже, за что выступает Цунэтомо. И, как едко заметил Айван Моррис в его работе, посвященной почитанию в Японии проигравших героев, это, возможно, наивысшее качество, за которое восхищаются такими героями, как Ёродзу, Ёсицунэ, Масасигэ и др.
Здесь я должен заметить, что сэппуку являлось также и формой наказания в своде законов эпохи Токугава. Даймё, заподозренный в измене сёгуну, должен быть совершить самоубийство – так же, как и самурай более низкого звания за преступление закона. То есть в этом случае сэппуку выступало скорее как приговор, чем как добровольный акт, демонстрирующий благородство, честь или преданность, хотя, конечно же, имели место и такие случаи.
Более того, если воины не испытывали постоянно желание умереть за свою мельчайшую ошибку, они, вероятно, не убивали злополучных крестьян на дорогах только за то, что те не были почтительны. Японские историки, которые искали в литературе действительные случаи кирисутэ гомэн, обнаружили только несколько. Хотя были времена, когда преступники (или, скорее, их мертвые тела) использовались в полу-научных опытах для определения остроты меча, и хотя засады и дуэли, заканчивавшиеся смертью или потерей конечности, в действительности имели место, далеко не все самураи эпохи Токугава были кровожадными убийцами, как нас заставляют думать некоторые фильмы и популярная литература.
Но был ли самурай Токугава, или любого периода средневековой Японской истории, действительно таким, как показано в популярной литературе? Действительно ли среди самураев были распространены безрассудная чистота мотивов и безоговорочная преданность? Или это только мнение неспециалистов, которые были «ознакомлены» с Японией посредством «мостов» наподобие Нитобэ и интересными, но не обязательно репрезентативными, переводами работ, подобных Хагакурэ? Я хотел бы закончить эту тему краткой оценкой одного знаменитого инцидента эпохи Токугава и показать на этом примере разнообразие взглядов на этику самураев. Это знаменитый «инцидент Ако», или «История 47-ми ронинов».
ЮРИДИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ИНЦИДЕНТА АКО
Этот случай хорошо известен, поэтому я не буду подробно о нем рассказывать40. Даймё владения Ако, господин Асано, был вызван в замок Эдо, чтобы принять участие в приеме императорских послов из Киото. По какой-то причине, господин Кира, служивший в замке церемониймейстером, отказался сообщить Асано о протоколе приема, и был атакован юным даймё прямо в замке. Две раны, нанесенные Кира, не были смертельными, однако это нарушение закона не могло быть оставлено без последствий, и Асано было приказано совершить сэппуку на следующий день, 15-й день 3-го месяца 14-го года эры Гэнроку (1701 г.).
Проблемы пришли, откуда не ждали – от самураев владения Ако. Они рассмотрели несколько возможностей – начиная от массового самоубийства (что, как я говорил выше, было запрещено сводом законов сёгуната) до атаки и убийства Кира в качестве акта мщения. К несчастью, любые действия были невозможны, поскольку расследование этого инцидента бакуфу продолжалось 1 год и 4 месяца, и в течение всего этого времени самураи владения Ако не были ни полноценными вассалами, с чьим статусом должны были считаться, ни законченными ронинами. Но в конце концов владение было конфисковано, и все воины стали ронинами. Отделившись к этому времени от своих семей, они встали на свой собственный путь.
Основная интрига во многих историях, пьесах и фильмах базируется на событиях, которые произошли после решения самураев отомстить господину Кира: чтобы усыпить подозрения и Кира, который ожидал начала вендетты, и бакуфу, воины, под предводительством Оиси Кураносукэ, обратились к разным занятиям или, как Куроносукэ, предпочли отдаться пьянству и дебошу. Преувеличенные подробности этого периода представлены остро и в изобилии, особенно в художественных произведениях. Но, в конце концов, ночью 14-го дня 12-го месяца 1702 г., через год и девять месяцев после первоначального инцидента, оставшиеся 47 ронинов ворвались в Эдоский дом Кира и убили его из мести.
Сорок шесть ронинов затем отнесли отрубленную голову в храм Сэнгакудзи, место упокоения господина Асано, и сдались настоятелю храма, решив следовать решению бакуфу. Их приговор был зачитан более чем месяц спустя, на 4-й день 2-го месяца 1703 г., когда им было приказано – пожалуй, слово «разрешено» более уместно – покончить с жизнью самоубийством, что они и сделали. Храм сегодня привлекает значительное количество любопытных, но почтительных туристов – как японцев, так и иностранцев.
Однако, общественное мнение и по отношению к действиям вассалов, и по отношению к действиям властей было весьма различным, что подтверждает, что в действительности не было никакого единого свода этических принципов, которому следовали бы все самураи, не говоря уже обо всех японцах.
Самураи владения Ако нарушили несколько законов. Господин Асано нарушил правило, не позволявшее обнажать меч во дворце сёгуна. Его вассалы затем нарушили закон, не доложив властям об их намерениях отомстить за своего господина. (Частные вендетты могли быть санкционированы официально, если случай был уместным и о нем было доложено властям, которые давали разрешение на кровную месть. Не нужно говорить, что такие сложности могли серьезно подорвать усилия тех, кто жаждал мести, в то время как их жертвы могли либо укрыться, либо окружить себя вооруженной охраной.)
С другой стороны, похоже, что общественное мнение в период Эдо было целиком на стороне так называемых «верных вассалов» (гиси). Во-первых, действия господина Кира в отношении Асано – без сомнения, сильно искаженные в художественных произведениях, что скорее всего отражает популярное восприятие того времени – расценивались как несоответствующие. И нет никаких сомнений, что чувства большинства японцев, и тех, кто исповедовал довольно ограниченную версию бусидо из Хагакурэ, и тех обычных граждан, кто впитал общепринятые моральные ценности, оправдывали мотивы Асано, когда он напал на Кира, было это по закону или же нет. Подобная народная симпатия существовала и по отношению к мести гиси, направленной против Кира во имя их господина, возможно, как из-за общего конфуцианского правила, что тот, чей отец убит (или, в этом случае, господин), не должен жить с убийцей под одним небом, также и из-за склонности симпатизировать подобным поступкам – особенно закончившимся самоубийством зачинщиков – если они основывались на чистом, искреннем побуждении.
Понятно, что власти не могли снисходительно отреагировать на это преступление, не опасаясь развязать повсеместную анархию: молчаливое согласие на частные вендетты могло открыть ящик Пандоры. Таким образом, было решено, что вассалы из Ако должны быть приговорены к смерти, а не отпущены.
Конфуцианские ученые разделились в их одобрении или неодобрении поступка гиси. Огю Сорай, Дадзай Сюндай и Сато Нобуката среди прочего обвиняли их в том, что они нарушили закон. Эти ученые ставили законы бакуфу и общественный порядок выше чистых мотивов вассалов Ако. Но Хаяси Нобуацу, Муро Кюсо (он написал 2-томное описание инцидента Ако под названием Ако гидзинроку), Миякэ Канран и другие конфуцианцы поддерживали благородство намерений вассалов. Среди тех, кто заклеймил это нападение (а среди них, надо думать, мнение Огю Сорай стало руководящим в вынесении приговора бакуфу), было существенное расслоение в отношении как порицания, которое вызывали результаты этого поступка, так и в отношении восхищения мотивами, руководившими вассалами.
Интересно, что среди критиков вассалов Ако был никто иной, как Цунэтомо, который отмечал в Хагакурэ, что они должны были отомстить господину Кира немедленно, безо всяких размышлений о последствиях; такова была сущность его формы бусидо синигуруй. Она была чистой в мотивах, не рассуждающей и не рациональной в конфуцианском смысле. По тем же самым причинам он критиковал и братьев Сога, которые в период Камакура ждали 17 лет, чтобы отомстить убийце их отца.
Так, мы снова встречаемся с необычной ситуацией, в которой основной сторонник бусидо во времена Токугава выступает против действия верных вассалов из Ако, похитивших воображение и сердца японцев как в то время, так и позже, и которые стали олицетворением той морали, что мы привыкли связывать с бусидо! Цунэтомо оказался, хотя и по другой причине, в том же самом лагере, что и ведущие нео-конфуцианцы, которые также осуждали действия знаменитых 47 ронинов. В то время как они, хотя некоторые неохотно, приняли в качестве высшего догмата общественный порядок, Цунэтомо упрямо держался за свои идеи спонтанной, безрассудной, нерациональной преданности своему господину, стоявшей выше всего остального на пути самурая. Как минимум, позиция Цунэтомо в этом вопросе демонстрирует, что не было единого этического кодекса самураев, которому следовали все воины, и тем более не было кодекса, который стал бы «душой» всей японской нации.
И, похоже, это основное различие между этическими идеалами узкой прослойки философов в эпоху Токугава, которые исповедовали нечто, что можно было бы назвать бусидо, и идеалами нео-конфуцианских мыслителей, которые склонялись к более традиционному сидо. Я согласен с Фурукава, который охарактеризовал первых как подчеркивающих «чистоту побуждений» и вторых, как более озабоченных результатом — доки сюги против кэкка сюги, по его словам. То, что оба пути параллельно существовали долгое время и оставались в оппозиции друг к другу еще в предвоенной Японии, ясно из событий истории.
Одной из интересных параллелей инциденту Ако является мятеж 26 февраля 1926 г., сразу после снегопада, который покрыл Токио в обоих случаях. В этом современном варианте истории с гиси, члены радикальной военной группы, заявляя о бесконечной верности императору, убили многих гражданских и военных чиновников и подняли «праведное восстание» против того, что было, по их мнению, ошибочной политикой. Когда восстание было подавлено, власти сочли своим долгом приговорить мятежников к смерти, поскольку они не могли санкционировать подобное беззаконие. Но общественное мнение оставалось на стороне мятежников, в чистоте поступков которых никто не сомневался, и мотивы которых, по идеологии бусидо из Хагакурэ, были абсолютно верными.
Так, идеи энтузиастов бусидо из времен Эдо оказались связанными с современными фанатиками кокусуй сюги, связаны непреднамеренно революционной и, мне кажется, абсолютно невинной работой Нитобэ Инадзо в виде его «классического» «Бусидо», которая, вместо того чтобы протянуть мост через Тихий океан, взамен помогла заполнить пропасть между двумя формами иррациональной преданности, обе из которых были отвергнуты доминирующими философскими течениями своего времени. К несчастью для современного мира, Нитобэ преуспел в этом гораздо более, чем он рассчитывал…
Примечания:
36 Сорай и многие другие критиковали воинские исскуства (бугэй) эпохи Гэнроку и более поздних эпох, построенные на ката, которые они высмеивали как «спорт мирного времени». Смотрите G. Cameron Hurst III, The Martial Arts of Japan, vol. 1 (Yale University Press, ожидается).
37 Furukawa Tesshi, «The Individual in Japanese Ethics» in Charles A. Moore, ed., The Japanese Mind (Honolulu: University Press of Hawaii, 1967), p. 233.
38 Цит. в Ryusaku Tsunoda, et al., The Sources of Japanese Tradition (New York: Columbia University Press, 1958), p. 402.
39 Ibid., p. 399.
40 Хорошее описание на английском языке можно найти в книге Bloomberg, Samurai Religion, vol. 2, The Akō Affair: A Practical Example of Bushido. А.К.: Лучшим русскоязычным описанием остается книга М.Успенского «Самураи восточной столицы».